-54-

 

      235 лет назад, в ночь на 27 апреля 1771 г., в Большерецком остроге на Камчатке произош­ло, как говорилось в документах, «замешательство». Поднявшие бунт ссыльные, захва­тив корабль «Святой Петр», отправились за горизонт неизвестного им океана... Большая группа россиян прожила несколько лет на Мадагаскаре, прибыв туда вместе с ор­ганизатором бунта М. Бенёвским. Сам Бенёвский, которого, бывало, называли (или, может быть, он сам себя называл) «некоронованным королем Мадагаскара», погиб от шальной пули 23 мая 1786 г. — 220 лет назад. К сожалению, мало что известно о судьбах тех первых россиян. Возможно, кто-то из них погиб в битвах вместе с Бенёвским. Возмож­но, кто-то навсегда обосновался на Мадагас­каре и теперь потомки его живут где-нибудь в окрестностях Маруанцетры, Амбинанителу  и бухты Антонжиль.

 Аполлон Давидсон

Первые россияне на Мадагаскаре

     Если бы осуществился замысел Петра I и два его фрегата прибыли на Мадагаскар, то малагасийцы и россияне увидели бы друг друга в 1724 г. Но этого не случилось.

    Встреча отложилась на полстолетие и произошла совсем не так, как задумывал Петр. Россияне приплыли не с запада, а с востока. И не

-55-

по приказу верховных властей, а по своей воле. И были это не матросы и офицеры императорской России, а те, кого императорская Россия ссылала на свою самую дальнюю окраину, — на Камчатку. И плыли они не во славу державы и ее властей, а спасаясь от них.

     Как было бы славно узнать, какими были впечатления этих пер­вых россиян о Мадагаскаре! И ведь это были впечатления очень разных людей — разные сословия, разные характеры, разные народности. У каждого был свой взгляд. А ведь было их по разным подсчетам от 70 до 110 человек.

Кто же были эти люди?

     В большинстве своем — ссыльные.

    Венгерский аристократ Мориц Бенёвский. Камер-лакей Алек­сандр Турчанинов. Адмиралтейский лекарь Магнус Мейдер. Лейб-гвардии поручик Семен Гурьев. Майор Винблан. Гвардии поручики Петр Хрущов и Василий Панов. Армейский офицер Иосафат Бату­рин. Отставной ротмистр Ипполит Семенович Степанов. Капрал Михаил Перевалов, солдат Дементий Коростелев; казаки: Герасим Березнин, Григорий Волынкин, Петр Сафронов, Василий Потолов и разжалованный шельмованный казак канцелярист Иван Рюмин. Из арестантов-матросов: Андреянов, Ляпин, Василий Семяченков. «Промышленники» Иван Лапин, Логинов, Шабаев, великоустюжинский купец Федор Костромин. Однодворец Иван Попов, посадский из Соликамска Иван Кудрин. Секретарь коменданта Большерецка Спиридон Судейкин. Штурман Максим Чурин. Штур­манские ученики Герасим Измайлов, Дмитрий Бочаров, Филипп Зяб­ликов.

  Коряк Брехов, алеут Захар Попов, камчадалы Сидор Красильников, Ефрем Иванов и Паранчин.

     Семь женщин: две работницы штурмана Максима Чурина и его жена; жена Дмитрия Бочарова, жена Алексея Андреянова, жена Рю­мина и жена Паранчина.

    Был и подросток — тринадцатилетний сын священника Ичинского прихода Ваня Уфтюжанинов.

   Все они стали участниками бунта (в официальных бумагах — «заме­шательства») в Большерецком остроге на Камчатке 27 апреля 1771 г.

   Захватили корабль «Святой Петр» и отправились, в сущности, куда глаза глядят. Вряд ли думали, что когда-нибудь окажутся на Мадагаскаре.

-56-

Плавание

     Беглецы побывали в Японии, на Формозе (Тайвань). После дол­гих плаваний продали «Святого Петра» и, зафрахтовав в Кантоне два французских корабля, решили плыть во Францию. На Мадагаскаре оказались в апреле 1773 г. Бенёвский пишет в своих мемуарах:

     «12 [апреля] мы бросили якорь на острове Мадагаскар, я сошел у форта Дофин. Губернатор Иль-де-Франса своими рассказами о не­которых особенностях этого огромного и прекрасного острова вызвал у меня желание ознакомиться и покорить его. Но, к сожалению, мое пребывание не было там долгим. 14-го я вернулся на борт».

Но могли ли они рассказать?

    Увы, те, кто первыми на Руси могли бы рассказать о дальних жарких странах, оказались пожизненно отгорожены от своих сооте­чественников стеной вынужденного молчания.

    Конечно, их впечатления не могли быть такими, как у вольных путешественников. Наблюдения новых земель не были для них це­лью. Беглецы, они терзались думами о своей злосчастной судьбе: как решить ее, что делать дальше? В пути их не так уж занимало увиден­ное — природа, люди.

     Но все равно, возвратясь на родину, они могли осмыслить то, что прошло у них перед глазами. В воспоминаниях, рассказах пережили бы все заново. И опыт их, впечатления не пропали бы втуне, обогатили бы их собственную страну.

  Но получилось по-другому. Государственные преступники, или беглецы, они не могли ничего рассказать. Запрещено было их расспра­шивать, писать об их злоключениях. Некоторые из них, предчувствуя все это, так и не решились вернуться на родину.

     И теперь, через 235 лет, можно собрать об этих людях и их пути лишь очень-очень немногое, да и то по крупицам. Трудно даже уста­новить, сколько же их было, этих людей. Бенёвский в своих «Путешес­твиях и воспоминаниях»¹ называет то 110, то 99; Рюмин и Судейкин, другие участники бунта и плавания, — 70 человек. Правительственных сообщений в России долго не публиковали. Дело о бунте было под строгим секретом. Потом, через два года, в правительственных указах назывались только те, кто вернулся в Россию. Сенат повелел «обоб­рать всю черновую и беловую переписку о Бениовском, а жителям

-57-

Камчатки объявить, чтобы об этом деле никто не смел писать в своих частных письмах. Вообще же приказано всем начальствующим лицам дело о бунте держать в величайшем секрете», — писал через сто лет исследователь А. С. Сгибнев по материалам Иркутского архива².

    Так что главный источник наших знаний о тех событиях — это воспоминания Бенёвского. А из русских свидетельств — пожалуй, самое важное из того, что сохранилось, — это «Дело о происшедшем в Камчатке в Большерецком остроге от сосланных злодеев бунте». Хранится оно в Центральном государственном архиве древних актов в Москве.

   Дело о происшедшем в Камчатке от сосланных злодеев бунте

  В «Деле» много документов о препровождении на «житие» в Кам­чатку и об условиях жизни там ссыльных и местных жителей. Отчеты чиновников, командиров портов и иркутского губернатора о бунте в Большерецке. Указы из Петербурга. Есть и «Объявление» — ма­нифест бунтарей, перечень вин правительства, несправедливостей, жестокостей к простому народу. Но вся документация в «Деле» сведена к бунту.

А путевые записки?

    В долгом пути по трем океанам бунтари едва успевали оглядывать новые для них места. Во время плавания на захваченном корабле «Святой Петр» происходили самые разные события, даже бунт, теперь уже против Бенёвского, который взял на себя командование. Троих Бенёвский ссадил на необитаемом острове, еще нескольких отправил в тюрьму в Макао. Один офицер оставлен на берегу. Из семи офице­ров, ступивших на гальот на Камчатке, вокруг Африки плыли только четверо, и ни один из них так и не вернулся на родину.

   Записки вели Бенёвский, канцелярист комендатуры Большерецка Рюмин и ссыльный ротмистр Степанов. Бенёвский вносил в свои записки маршрут пути, как и Рюмин, с помощью штурмана Бочарова.

    Больше всех написал Бенёвский. Но о своих спутниках он рас­сказал немного. Они ведь бунтовали против него. Им не по душе был этот человек, крутой и скорый на расправу. Описания Бенёвского мало помогают нам понять душевное состояние его российских спут­ников.

-58-

   Записки Рюмина весьма лаконичны, Степанова — тоже. Рюмина тяготила ответственность за участие в бунте: убийство коменданта ос­трога, разграбление военного имущества, похищение казенного судна. Как выразить в записках свое раскаяние, написать что-то угодное властям, отметить не то, что хочется, а что от тебя ждут?

Какими же представляются события сейчас, через столько лет?

    Ведь все-таки делались попытки сохранить память, собрать то немногое, что даже державной воле не удалось предать забвению.

     Полтораста лет назад появились статьи в «Русской старине» и «Морском сборнике», еще раньше — в «Сыне отечества», в «Русском вестнике».

      Вспомнили все-таки об их злоключениях, задумались, как же все было, с чего началось...

      В царствование Александра I Большерецк пришел уже в со­вершенный упадок и состоял из полуразвалившейся церкви и десяти дворов. Да и тогда, при Екатерине, он был захолустьем из захолустий. Но Бенёвский в своих «Путешествиях и воспоминаниях» показал его совсем иначе, и такой образ закрепился потом в романах, основанных на этих мемуарах. Например, в романе Жана д'Эсма «Покоритель Красного острова», изданном в Париже уже после Второй мировой войны, Большерецкий острог назван столицей провинции, а капитан Нилов — губернатором. Дом коменданта с его канцелярией — особня­ком «несколько примитивным, но роскошно, причудливо убранным... Из полураскрытой двери в приемную губернатора доносятся нежные звуки клавесина». Там — дочь губернатора. Ссыльный Бенёвский вскоре покоряет ее и увозит за океан. На самом деле ни дочери у Нилова не было, ни клавесина, ни атмосферы галантных ухаживаний на манер кавалера Де Гриё из «Манон Леско».

  Вероятно, зачинщиком бунта был тридцатилетний Бенёвский. Сам он подписывался — барон Мориц Анадор де Бенев. На титульном листе его мемуаров — граф Бенёвский. В русской литературе XIX и XX столетий (до того о Бенёвском было запрещено писать), как и в архи­вных документах XVIII в., разнописание его имени и фамилии было очень широко. Он Бейпоск и Бейновск, Беньовский, Беньёвский и Бенёвский. Бенёвский родился в Венгрии, точнее, в словацкой земле, входившей тогда в венгерские пределы. Служил в австрийской армии. Вынужден был бежать из родных мест после ссоры с кузена­ми, которые захватили его родовое поместье. Отправился в Польшу,

-59-

стал полковником Барской конфедерации. Сражался против русских войск, взят в плен, отпущен «на пароль» (под честное слово) и снова взят в бою, отправлен в Казань. После побега опять схвачен и тут уже отправлен на Камчатку.

На мадагаскарском берегу

   Безудержная энергия, пылкое воображение и удачливость звали Бенёвского к новым приключениям. Он уверен, что во Франции оце­нят и привезенный им архив Камчатки, и саму весть о бунте в русских приморских землях.

    Скудные сведения о жизни Бенёвского и его спутников на Ма­дагаскаре пополнились уже сравнительно новыми документами, в том числе его письмами. Опубликованы они были не где-нибудь, а на самом Мадагаскаре, Малагасийской академией. Это материалы французского капитана де Берюбе-Дюдемена, относящиеся к 1774 г.³, о торговле Мадагаскара с Европой, Индией, Южной Америкой.

    На Мадагаскар плыли корабли за рисом, быками, драгоценным деревом и, «увы, также за черными невольниками», как сказано в предисловии к этим документам. А туда доставляли кроме «синих и красных платков из тонкой ткани, зеркал разной величины и ножей различного применения» также бочки с порохом, ружья для местных вождей.

   Основанный Бенёвским Луисбург стал одним из торговых портов Мадагаскара. «Там барон Бенёвский по указу короля Франции учре­дил торговый пункт», — говорится в предисловии. А «в те времена начальник торгового порта был жалован королем Франции чрезвы­чайными полномочиями, большими правами». Луисбург вскоре стали посещать торговые суда — и укрываясь от бури, и для несложных, легких починок судов. Влияние Бенёвского усиливалось. Вот одно из его писем: «Сего 16 июля 1774 г. в Долине Волонтеров... Жду с часу на час новой подмоги, новых войск для новых действий. Министр уже экспедировал мне солдат... Живу ныне в Долине Волонтеров. Воздух здоров, чувствую себя прекрасно... со всеми моими детьми-волонте­рами. Вдохновленный их мужеством, уверяю их в моей признатель­ности... »

-60-

     Тут же приведены и два письма Бенёвского на мыс Доброй На­дежды Першерону — уполномоченному по делам короля Франции:

    «Сего 20 июля 1774 г. в Луисбурге, Остров Дофин... Рекомендую господина Берюбе. Окажите содействие в его делах, нуждах и в случае, если он прибудет на борту судна, которым он командует, то прежде всего помогите ему в загрузке судна вином, мукой и тому подобным, что я приказал отнести в королевский счет».

    «Луисбург, остров Мадагаскарский, 22 ...бря 1774. Господин Дюдемен, капитан частного судна, названного «Бугенвиль», по королев­скому указанию выполняющий миссию на этом острове, получил наше дозволение плыть на мыс Доброй Надежды и сыскать продо­вольствие для нас... соления, сухари, вино мадеру и водку. Капитан по­лучил от меня чек для этого на более чем четыре тысячи пиастров. Чек пригоден только для закупок в магазинах... Барон де Бенёвский».

      В этот раз провиант для отряда Бенёвского задержался надолго. «Бугенвиль», потрепанный бурей, отремонтированный кое-как в пло­хо еще оборудованном для починок Луисбурге, попал во вторую бурю. Прибыл на Кап лишь в феврале 1775 г. Капитан «Бугенвиля» писал Першерону: «На мысе Доброй Надежды, сего 18 февраля 1775. Месье! Вчера я имел честь передать вам бумаги, которые господин барон де Бенёвский вручил мне при моем отплытии из залива Антонжиль, остров Мадагаскарский. В пути корабль дал течь. Я прибыл без при­пасов, без денег, без средств. Таково, месье, мое положение... Господин барон де Бенёвский... рекомендовал обратиться к вам за помощью в критических обстоятельствах, в какие я попал».

«Король Мадагаскара»

    Впечатляющий образ Бенёвского настолько захватил польского жур­налиста Аркадия Фидлера, что тот уже в 1950-х пытался найти на Мадагаскаре следы его деятельности.

   «Выдающейся датой в жизни Бенёвского был день 10 октября 1776 г., когда мальгаши с восточной и северной части острова призна­ли его своим великим королем — ампансакабе⁴. Поступили они так потому, что Франция в результате интриг губернаторов острова Иль-де-Франс решила отозвать Бенёвского, а дело его предать забвению.

     Припоминаю факт, который значительно способствовал ук­реплению влияния Бенёвского среди мальгашей. Его мальгашские

-61-

друзья распустили слух, будто Бенёвский — потомок влиятельного на Мадагаскаре королевского рода рамини. Будто он был внуком последнего короля, дочь которого некогда была похищена и при­везена на Иль-де-Франс и родила там сына. Вот этим сыном и был якобы Бенёвский. Дружественные племена быстро подхватили эту весть (разумеется, сам герой не очень опровергал эти слухи) и, таким образом, культ предков был использован для укрепления дружбы мальгашей с Бенёвским»⁵.

      Восхищался Бенёвским не только Фидлер. «Взгляды Бенёвского опередили его эпоху, а обращение с мальгашами было справедливее и лучше, чем обращение других европейцев, прибывающих на этот остров», — писал знаток истории Мадагаскара У. Эллис в 1859 г.

  В результате противоречий с колониальными властями Иль-де-Франса Бенёвскому пришлось покинуть Мадагаскар, и Франция отказала ему в дальнейшей поддержке.

     Бенёвский провел почти целое десятилетие в Европе и Америке. Куда только не заносила его судьба! Польша, Англия, Франция... Отправился в Северную Америку помогать колонистам в их войне за независимость... Близко познакомился с Бенджамином Франк­лином, да и другими интереснейшими людьми тогдашней Европы и Америки.

    Но жизнь Бенёвского оказалась уже навсегда связанной с Ма­дагаскаром. Он снова вернулся туда. «В 1783 г. старался он составить в Англии компанию для заселения Мадагаскара и нашел пособие как там, так и в Балтиморе, куда ездил с женой, и в 1785 г. вышел с аме­риканского судна на берег в Мадагаскаре»⁶.

   На американском торговом судне «Интрепид» Бенёвский отплыл из Балтимора в октябре 1784 г. (по пути был в Южной Америке). Со­здается впечатление, что жители тех мест острова, где он был десять лет назад, любили Бенёвского, уважали за отвагу. Его появление на берегу приветствовали выстрелами из двух пушек со стен выстроенной им крепости Луисбург. Выстрелы напугали капитана американского торгового корабля. Он решил, что с Бенёвским все кончено. «Интрепид» снялся с якоря и ушел в море. Бенёвский остался с небольшим запасом военного снаряжения и «незначительным конвоем», от

-62-

ко­торого через два месяца осталось только два человека. Все погибли от какой-то эпидемической болезни.

     И все-таки Бенёвский предложил жителям вытеснить французов и избрать его правителем этого прибрежного района.

    Бои с французами шли успешно, пока не иссякли боевые припа­сы, а главное, должно быть, ослабела поддержка со стороны малагасийцев. Отступая, засели в крепости, построенной Бенёвским.

   Аркадий Фидлер рассказывает обо всем этом так: «В июне 1785 г. Бенёвский с двумя десятками друзей снова прибыл на Мадагаскар. Восстанавливая после почти десятилетнего отсутствия дружеские отношения с мальгашами, Бенёвский принялся кропотливо создавать основы своего государства. Прежде всего он построил над морем вбли­зи Ангонцы и залива Антонжиль укрепленное селение. Правителям Иль-де-Франса он послал официальное сообщение о своем прибы­тии, с уверением, что готов сотрудничать с французской колонией и предоставляет ей преимущественное право поставки продуктов на остров. Французы не пожелали такой расстановки сил. Они выслали против Бенёвского отряд под командой капитана Ларшера. Поход его был удачен. Если на Мадагаскаре так и не образовалось государство под управлением Бенёвского, то в этом целиком повинен непредви­денный случай: французская пуля сразила его в самом начале стычки. Это был удивительный каприз судьбы. Никто не погиб, кроме него, невластвовавшего короля Мадагаскара»⁷.

    Странствующий по всему миру офицер, 30 лет державший в руках шпагу, был сражен пулей. Скорее всего, французской. Может быть, шальной.

   Но чьей бы ни была пуля, направленная в Бенёвского, она сразила его наповал. Произошло это 23 мая 1786 г., в момент, когда Бенёвский в крепости Луисбург поджигал фитиль пушки, нацеленной на солдат Людовика XVI.

   Убит странствующий рыцарь трех континентов, боец австрий­ской и польской армий. Да и баварской — в ее борьбе против гегемо­нии Пруссии, призывавший к созданию европейского легиона для по­мощи молодым Соединенным Штатам в их борьбе за независимость. Исполнилось ему 45 лет.

Были рядом с ним в тот час два европейца и тридцать малага­сийцев.

-63-

    У Бенёвского остались дочери и Сюзанна, тихая и скромная польская панночка, с которой он когда-то обвенчался, не долго думая. Было это еще до русского плена, до Камчатки. Во времена Барской конфедерации, проезжая через селение Спиш, заболел, лечился в гостеприимном доме небогатого шляхтича Геньского и женился на одной из его дочерей. Подходила ли блестящему графу эта сельская панночка? Вряд ли он нуждался в ней, когда искал бурных развлечений парижской жизни. Но она безотказно терпела его буйный нрав, сопро­вождала во всех странствиях — в тех, куда он ее брал с собой. Рожала ему детей. Сыновья умирали: один — в Польше, когда Бенёвский был в русском плену, другой — на Иль-де-Франсе. Девочки выживали.

     Ну а главное, как можно судить по его мемуарам, она была ему опорой в тяжкие дни крушения надежд.

   Сюзанна отправилась с мужем и в последнее, роковое для него плавание — на Мадагаскар. Но, выйдя из Балтимора, «Интрепид» сразу попал в бурю. А Сюзанна снова ждала ребенка. Пришлось вер­нуться в Балтимор. Потом, когда до Европы и Америки донеслись слухи о смерти Бенёвского, обратилась к Франклину, так как была с ним хорошо знакома, ее дочери называли Франклина дядей. И когда страшное для нее известие подтвердилось, вернулась с дочерьми на родину. Прожила она еще сорок лет, до декабристского 1825 года.

  О следах Бенёвского на Мадагаскаре известный географ Элизе Реклю писал: «Вице-королевство, основанное в 1774 г. на берегах бухты Антонжиль пышным польским и мадьярским магнатом Маврикием Беньовским, пришлось покинуть два года спустя, и от бывшей его столицы, Луисбурга, не осталось никакого следа; едва лишь можно распознать ту дорогу, которую этот искатель приключений, превра­тившийся в... "императора" мальгашей, провел на северо-запад от Антонжильской бухты по направлению к городу Нгусти»⁸.

    Фидлер обошел и внимательно осмотрел на Мадагаскаре все места, связанные с именем Бенёвского: залив Антонжиль, гору, на которой стоял построенный Бенёвским форт Августа, и где жил Бенёвский. «Ныне, понятно, там непроходимый лес, а на склонах — мальгашские плантации гвоздики, — это все. Ничто не напоминает Бенёвского. Как-то я пригласил учителя Рамасо на чай... Историю Бенёвского он изучил в школе по французским учебникам. Других историй — местных — он не знает. Гора Бенёвского хранит молчание.

-64-

     Во всем этом, — продолжает Фидлер, — есть какая-то нелепая, тре­вожная загадка. Нынешние мальгаши совершенно не помнят истории Бенёвского, не знают ни легенд, ни былин о нем. Я пытался разузнать о нем в Мароанцетре — ничего; расспрашивал здесь, в Амбинанитело, — никаких следов».

    Местный учитель Рамасо объяснил это Фидлеру традициями племени. «...Бецимизараки знают точно, что делал даже самый отда­ленный предок, зато они совсем равнодушны к делам чужих. Бенёвский не создал мальгашской семьи, здесь у него нет наследников по крови, поэтому можно предполагать, что память о нем предана забвению. Нет потомков, которые обязаны были бы напоминать о его деятельности»⁹.

    И все-таки о Бенёвском на Мадагаскаре помнят. Статья о нем обязательно присутствует даже в краткой энциклопедии¹⁰.

  На Мадагаскаре, как и в других африканских странах, недавно ставших независимыми, изучение своей истории, в сущности, лишь начинается. Может быть, больше прояснится судьба и деятельность Бенёвского и его спутников? Сейчас начинает по крупицам выплы­вать, казалось, уже забытое прошлое.

   На юбилейной сессии Малагасийской академии в 1977 г. обсуж­дался доклад, где речь шла о Бенёвском. Его автор, малагасийский историк Г. Рацивалака, рассказывает о Николасе Мейере. Мейер жил на Мадагаскаре 26 лет, был хорошо знаком с Бенёвским и помогал ему устанавливать связи с местными племенами. А потом был гидом того отряда французов, в стычке с которым погиб Бенёвский.

    Рацивалака считает, что Бенёвский в своих мемуарах «просто-напросто приписал себе результаты походов Мейера. Когда стали известны описания мейеровских экспедиций, обнаружилось, что барон Бенёвский искусно, очень находчиво использовал два первых путешествия Мейера... Одаренный писатель, барон употребил немно­гие сведения, собранные Мейером, для прославления самого себя»¹¹.

    Так и появляются новые сведения. Одни говорят в пользу Бенёвского, другие — против него.

-65-

    Или вот выяснилось, что один из первых европейски образо­ванных малагасийцев появился еще во времена Бенёвского. В 1792 г. он вернулся из Европы на Мадагаскар и стал первым малагасийским католическим священником¹². Это, вероятно, был тот семинарист, религиозные стихи которого слышал Гете в Риме в 1787 г. на католи­ческой конгрегации. Там в присутствии трех кардиналов и многочис­ленной избранной публики новообращенные в католическую веру семинаристы после ученого диспута читали стихи на своих родных языках. В большинстве это была молодежь из восточных стран, в том числе один «мальгаш», как писал Гете в «Путешествии по Италии». Этот образованный малагасиец — а вдруг он имел отношение к про­светительской деятельности католика Бенёвского?

    Но память о Бенёвском надо искать, конечно, не только и даже не столько на Мадагаскаре. Былью и небылицами, фактами и легендами о нем полна литература многих европейских стран. Их можно найти и в американских, и в японских книгах. Разумеется, и в русских.

«Такой азартной пришлец!»

    Бенёвский ненавидел официальную Россию, и она отвечала ему тем же. Чиновники видели в нем злодея, и только злодея. А он в запальчивости возводил на Россию даже явную напраслину. Это, естественно, обижало и вполне достойных людей.

     Мореплаватель В. М. Головнин, прожив в начале XIX столетия немало времени на Камчатке и сравнив увиденное и услышанное там с мемуарами Бенёвского, писал:

  «Большерецк известен также стал просвещенному свету из по­вествования графа Бениовского, одного из польских конфедератов, который был сослан в Камчатку, склонил там к бунту несколько пре­ступников... Но тщеславие заставило Бениовского представить место сие в ложном виде, чтобы более высказать отважность своего подвига. Бывшего в Большерецке во время сего бунта начальника, капитана Нилова, он называет губернатором; казацкого офицера — гетманом; гнилой палисад — крепостью; канавку, через которую ребенок может перепрыгнуть, — рвом; несколько человек престарелых казаков — сильным гарнизоном и пр.

     Я видел в Камчатке стариков из природных русских, которые очень хорошо помнят Бениовского и тогдашнее состояние Больше­рецка.

-66-

    Они подробно мне рассказывали о всем этом происшествии. Сравнивая от них слышанное с повествованием Бениовского, видно, что в нем и одной трети нет правды. Надеясь, что в Европе ничего не знают о Камчатке, он лгал без всякого стыда: ему хотелось только показать, что он сделал великое дело».

   И все-таки Головнин восхищался Бенёвским: «Но если бы он и правду написал, то и тогда довольно было бы чести его уму и от­важности! Первым умел он несколько десятков всякого состояния ссылочных и людей распутных удержать от раскрытия заговора, продолжавшегося несколько месяцев; и, не быв мореходцем, мог он постигнуть сам возможность достигнуть из Камчатки в Китай; а по­следняя помогла ему предпринять и совершить столь опасное морское путешествие без всяких пособий, кроме карты, приложенной к вояжу адмирала Ансона»¹³.

    А генерал-прокурор Тайной канцелярии князь Вяземский, ко­торый знал Бенёвского и долгое время вынужден был заниматься его побегами и «злодействами», в 1773 г. писал: «Такой азартной пришлец не оставался и там (на Камчатке. — Авт.), чтоб не поступить на новое, злейшее и отчаянное действие, которое ему и удалось... Но как притом памятного Беньовского во время заарестования в Петербурге сам я видел человеком, которому жить или умереть — все едино...»¹⁴.

    Кого же все-таки видели в Бенёвском его почитатели и противни­ки во многих странах мира? Фантазер, всесветный бродяга, защитник угнетенных, искатель приключений, герой — да кем еще не объявляли его! А если выбрать одно слово? Казалось бы, найти его так просто. В этом человеке прежде всего видели авантюриста. И в изданной в 1973 г. советской «Истории открытия и исследования Африки» его именуют: «Известный польско-венгерский авантюрист».

    Но тут, должно быть, надо помнить, что слово «авантюрист» в разных языках имеет очень различный смысл. В английском и фран­цузском оно лишено того уничижительного, презрительного оттенка, что в русском.

-67-

    Нередко это были одаренные люди. В кастовом обществе, огра­ничивающем действия людей посословно, они не нашли простора для своих сил и способностей.

  Бенёвский превосходил многих авантюристов одаренностью, просвещенностью и чуткостью к социальной несправедливости. В нем — возможное только в те века причудливое смешение отчаянно­го авантюризма с возвышенными намерениями помощи порабощен­ным. Подлинный героизм, безудержная отвага — и бессмысленные выдумки, позерство. В его замыслах и действиях сочетание доброго и злого не могло даже и тогда не вызывать или восхищения и предан­ности (у его соратников), или возмущения, негодования и проклятий (у многих «порядочных людей» той эпохи).

   Здесь мы говорим о Бенёвском не только как о зачинщике бунта в Большерецке и руководителе плавания россиян на Мадагаскар. Ведь он раскрылся и в своем литературном наследстве — в мемуа­рах и письмах. Там бесценные сведения о жизни в четырех частях света. Но жаркое воображение и, вероятно, желание попасть в тон тогдашней литературной сентиментальности, мечтательности свели многие нужные, иногда верные описания плавания к чисто личным переживаниям и к таким преувеличениям, что и в баснях Крылова не сыщешь.

   Бенёвский стремился не к чудесным необитаемым островам, не к дивной природе. К людям рвался. Стук копыт, боевые кличи, новые битвы... И создание своего государства хоть на краю света.

  Эти неуемные, неуживчивые вечные искатели нового! За неуспех, провал в их новом замысле, за промахи в задуманных начинаниях их называют авантюристами. Разведать мир и подтолкнуть его вперед хотели на свой страх и риск эти люди XVIII столетия, которое фран­цузы назвали веком Просвещения.

     Бенёвскнй все тридцать лет своей взрослой жизни провел в воль­ных и невольных путешествиях. Он преодолел не меньшие простран­ства на суше и на море, чем каждый из великих путешественников еще более отдаленного прошлого. И поплатился жизнью.

«Святой Петр» идет в путь снова и снова

    Знаменитый корабль камчатских ссыльных обрел новую жизнь. Остов собрали в Словакии, затем достроили уже перед спуском на воду на Балтике, в Германии.

    Правда, окрестили его не «Святой Петр», как он именовался в списках российского флота, а «Св. Петр и Павел». Возле од